Оговорюсь сразу: Рассказ «У дороги чибис» документальный. Отсюда и некая жесткость повествования, и вся значительность следующих друг за другом событий, констатация каждого шага: пришла, увидела, сказала – и два, и три раза, словно автор боится нарушить вымыслом стройный строй дорогих сердцу воспоминаний. 

Мне приходилось бывать в местах действия рассказа. Всё точно отмечено: и сдержанная строгость в проявлении чувств (не мама, а мать), и характерная настойчивость характера, проявляющаяся не только в поступках, но и в строении предложений («Мать безмолвствовала»), в рубленых фразах в диалоге, в частой частице «то», подтверждающей значение сказанного. 

Но всё как-то непросто в этом безыскусном, а точнее безыскусственном, честном до мелких подробностей повествовании, в котором, как в рябоватой воде, отразилось государственное время большой страны, а в глубине – то ли страшные сны наяву, то ли образы отраженных событий, явленных ребенку в болезненный момент отрыва от семьи, от почвы и увиденных сквозь наплывающие на глаза слезы. 

«"Рога, что ли?”» – с ужасом подумала Лерка и рванула бежать по длинному коридору. Сандалии гулко стучали по свежевыкрашенным полам». 

И может, еще потому так точен автор, что не верится (отрезвляют годы: не может быть) в эту двойственность отражения одного через другое – нечеловеческой правды через лубочные картинки детства, дающие объемное изображение времени 60-х.

Даже спустя годы, в 80-е, многое меня удивляло в тех заповедных местах, откуда родом Лерка. И колдун умирающий – чудом от руки в последний момент отшатнулась, бог весть зачем ко мне тянувшейся. Нарышкинские бабы, вечером узнав, заохали: «Мы уже неделю стороной обходим». Видела по дороге лесом в Илев (только и зашла брусники порвать), как старушка горбатенькая с ветки на ветку белочкой через бурелом перебиралась. Но более всего поразили дома, до краев иконами переполненные. На вопрос, почему так много, махнули рукой: «Не спрашивай, – и после мучительно долгой паузы: – Из костров спасали».

И нигде больше не встречала столь неспешных, по-веселому доброжелательных, гостеприимных людей, ещё не измызганных ни суетою, ни мелочностью невыносимо тяжелой жизни. Но уже  смеялись над своими причудами, над собой, вспоминая, как по первой асфальтовой дороге поехали за ситцами в Иваново и сколько страху натерпелись, увидев на лестнице только что построенного дома быта спускающихся к ним черных людей, как повалились на ступени, причитая молитвы.

Вот и в Лерке всё оборвалось от страха, и потом в продолжение всего первого дня жизни в интернате каждый момент, каждый шаг отзывались в груди сердечной болью, и та, предыдущая, жизнь, словно лики святых на стенах интерната, как ни забеливали, всё проявлялась в её душе, не давая одичиться в этом чистом и прибранном месте: «И всё-то здесь не так».

А что именно не так, откуда было знать маленькой девочке, если и взрослые не понимали, что уплывает из-под ног дивной верой напоенная, самая светлая и святая земля, дороже воспоминаний о которой уже ничего не будет у русского человека. Отсвет этой благодатной земли, когда на мгновения сошлись времена и прошлое отсветило будущим, и увидела Лерка сквозь щели забора.

Лерка, Лерка, маленький чибис на обочине большого государства...   

Но пройдут 90-е. Разрушится неумолимое государство. Из забвения возродится Серафимо-Дивеевский монастырь, учрежденный Самой Царицей Небесной как Её Четвертый удел на земле. И видение райского сада обретёт реальные черты.