В авиации есть понятие «точка возврата». Каждый пилот знает, что при полёте в определённом месте он должен повернуть назад, иначе на обратный путь у самолёта не хватит ресурса.

В своей повести «Долгое эхо», состоящей из отдельных рассказов, автор имеет целью создание не только развлекательного, но и спасительного сказания о делах минувших, дабы обрести равновесие в разрушившемся настоящем. Вновь напитаться благодатной веры православной, обрести ускользающую из-под ног почву. Неслучайно Вера Казакова каждый год возвращается к себе на родину – Святую землю для русского православия, чтобы подкрепить дух тем идеалом жизне­устройства, где живут ещё прежнею, правильной жизнью. Вновь уразуметь, в чём «именно состоит различие между действиями Духа Святого, священнотайно вселяющегося в сердца верующих в Господа, и действиями тьмы греховной, по наущению и разжению бесовскому воровски в нас действующей».

В повести представлены три основные фазы взросления главной героини – Лерки. Первая фаза – детство, которое для каждого человека почти античные времена. Время сочетания «наивной прелести» и приобщения к народной мудрости, когда важно, какие книги читаешь, как умеешь слушать, какую избираешь меру для себя, что считаешь позволительным, внутренняя мотивация поступков. И всё значимо: место рождения, кто твои родители, во что веруют. Каждая встреча, зряшный пустяк – всё вырастает, как поймёт потом героиня, будучи неизменным соавтором уже во взрослой жизни, до мифологических величин. И будут эти образы существовать параллельно её жизни, между прошлым и настоящим, отзываясь и возвращаясь долгим эхом. 

Новейшее время – то, что теперь, сейчас – всегда борьба за власть. Кровь, грязь, ложь, утрата иллюзий, остервенение стервятников. И всегда воспринимается как противостояние прошлому, окрашенному в золотые тона. Оттого первая часть повести и необыкновенно тёплая, наиболее душевная, полная эпического спокойствия. Память изгладила всё суетное, обидное, оставив необыкновенную сладость воспоминания, радость и покой души. И даже смерть бабушки Фимы воспринимается, как истончение жизни, растворение в шелесте старой ветлы, как исчезновение из поля зрения серебряных крыльев, ещё недавно рассекавших высокое синее небо. Таинственно преображённое памятью, детство живёт отдельной, никогда не прекращающейся жизнью золотого века.

 

…Во второй части повести уже видишь всю трудную Леркину жизнь наперёд, ибо понимаешь: ничему не научили в детстве, что пригодится в будущей, губительно изменяющейся действительности. Всему тому, что позволило бы и жить полегче, и есть послаще, и в почёте ходить, во всём походя на тех, для кого критерием успеха станут деньги. А научили Лерку брать всю ответственность на свои плечи, не позволять себя втягивать в чужое «добро», благие намерения, новояз. То, что вызвано к жизни этнической принадлежностью, станет в дальнейшем условием существования героини. «Возможно, что этому примера нет, как нет цветка в семени. И всё же в семени есть неизбежность цветка».

С прибавлением возраста главной героини расширяется и пространство, в котором она пребывает: село, деревня Борки, святой родник, Саров, южный городок, море. Так же и душа, однажды расплескавшись, расширяется, расширяется и сознание, жизненный опыт. А с опытом приходит горечь понимания, страдание, горе, одиночество души, маета. Калейдоскоп рассказов-впечатлений постепенно усложняется, становится более дробным, сломанным, разбитым на самоподобные противоположности. Повествование о заповедной земле, местами превращаясь в легенду о хранителе её – Серафиме Саровском, перемежается упоминаниями о другой половине. Домовой или дедушко, почитаясь на всякий случай хранителем дома, подчас так и назывался. Но кто из нас, родившихся в деревянном доме, «сидя на корточках с замиранием сердца от жути» («Сомнения и страхи»), не заглядывал в подпечье с кочергой наперевес, дабы, если что, наподдать хорошенько.

Удивительно, но с детства знаем и другое средство от всей нечисти. Другая половина более всего Крестного знамения боится, ибо дает оно великую силу отгонять и побеждать зло. Но только забыли, что крест нужно полагать правильно и неспешно. А ещё – что действует знамение, если вера в душе сильна. И автор пытается овеществить эту веру, от рассказа к рассказу восстанавливая порядок существования в хаосе. 

И восстанавливает, всё шире и объёмнее приращивая подробности точно законсервированного в крови, памяти мира своего детства, имеющего характерную фрактальную структуру, упорядоченную, как прекрасное древо в райском саду. Или – как остров блаженных у Лукиана, «где слышится игра на струнах, и флейта, и хвалебные песни, и даже листья деревьев, движимые ветром, шелестят песнями. Геспериды, сторожащие там солнечный сад, исстари называются светлогласыми певицами». Всегда нечто преображённое, ввысь вознесённое, точно монастыри Метеоры в Каламбака. Один из них так и называется «Метаморфоза», то есть Преображение. Напротив, структура злокачественного новообразования всегда спутанна, бессистемна, хаотична. Фрактальный подход весьма полезен при распознавании этих переходных форм во времена перемен для прогнозирования конечного результата.

Анализ неких закономерностей в документально-художественных рассказах Веры Казаковой позволяет увидеть ясную, чёткую структуру образа, модели, что с греческого и означает парадигма. Её произведение, сотканное из художественно переработанной речевой образности, бытующих в народе мифов, обрядов, культов, сказов очень убедительно, документально воспроизводит быт, уклад деревенской жизни. Конкретную хозяйственную жизнь, состоящую из двух половин, одна из которых светлая, золотая, божественная, другая – тёмная, иррациональная, с приметами и знаками нечистой силы. Целое, разломанное на две половины. Автор, может быть, и не задаваясь данной целью, показывает в повести формирование на удивление одухотворённого русского человека, обуздавшего в себе иррациональную природу, но который, переместившись в городские условия, неминуемо, за редкими исключениями, проигрывал. Особенно в интервале двух эпох, во времена перехода от одной парадигмы к другой, в корне трансформирующей основные параметры восприятия реальности человеком. Да и бюрократизация всех сфер жизни востребует в скором будущем совершенно другой склад характера, другой тип человека – не прямого, открыто отстаивающего свою правоту, а умеющего приспособиться, говорить одно, в уме держать другое, в кармане – третье. Востребуется болтун, словоблуд, забалтывающий действительность и способный создать виртуальную, как идея Мальтуса, новую реальность, в которой спасительные войны, эпидемии, непосильный труд за копейки, безработица будут реально освобождать государство от лишних ртов, а главное – духовных, нравственно-религиозных факторов. И выдавать за благо это усекновение духа, божественной парадигмы, что приведёт, в конечном счёте, двойственный мир к общему знаменателю, торжеству стервятника. А человека превратит в стервь, что в христианской символике обозначает падаль, пищу для дьявола. Стервятник – одно из его воплощений. «Обрывая лепестки цветка, ты не приобретаешь его красоты».

…Образ Лерки оттого и щемит сердце, что видишь в ней будущую трагедию, неприятие одержимости мира стервозностью, бесовством. Того, с чем человеку соприкасаться нельзя. Нарушение запрета на линии перехода в мифологии, особенно в сказках, всегда наказуемо. Вся эта геометрия присутствует и в рассказах Веры Казаковой. Всевозможные фазовые переходы и особая точка на фазовой диаграмме, в которой линия перехода, достигнув точки невозврата, обрывается. В рассказе «Рыбалка» это эпизод заплыва, когда, не рассчитав силы, закадычная Леркина подружка тонет.

Древние мифы, представляемые в рассказах Веры Казаковой отчасти в трагических, а более – в забавных обстоятельствах, почти неузнаваемы, но в трагические моменты словно мерцают на изломе событий. При чтении этого рассказа невольно вспоминается сказочно-мифологический сюжет, связанный с запретом непослушным детям. «Запрет, разумеется, нарушается, и этим вызывается, иногда с молниеносной не­ожиданностью, какое-нибудь страшное несчастье. …И вот уже плавают белыми уточками». 

Другая, не менее важная, задача автора – отобразить, к чему приводит стремление, бесконечный процесс познания мира и себя. Целостная личность умеет преодолеть извечную двойственность, не поддаться случайностям, примирить в себе противоречия, психологически устоять. Но только сильная личность сумеет восстановиться.

 

Последний рассказ третьей части начинается с болезни главной героини. Разрушение личности, общности, народа, государства и всегда-то происходит по линиям перехода. Один из самых болезненных – переходный период от отрочества к юности. Отрицание предыдущих двух фаз, но своего рода и синтез. И одновременно в этом рассказе в свёрнутой форме рисуется будущая перспектива жизни – последующих, но в обратной перспективе, фаз: становление национального характера, психического склада, темперамента и восстановление. Композиционное единство повести, включая ненаписанные части, кроется в исторической реальности изображаемого прошлого. Они отсутствуют, но подразумеваются по неумышленным недомолвкам, двусмысленным намекам, ибо повесть, как живая, развивающаяся структура, не может не вбирать в себя сюжеты будущих рассказов, образы, новые подробности жизни героев, страны. Множество ещё не оформившихся частностей стадии перехода на другой этап. Взрослым людям они известны и узнаваемы, но важны для подростков, так как крайне болезненны: отрыв от корней, почвы, родных сказаний.

В третьей части повести это особо ощутимо. Как ощутимо и восстановление, чудо спасения героини морем. В одном из многочисленных устных рассказов Вера Казакова поведала о паломничестве в монастырь. И вдруг голос от напряжения зазвучал громче и взволнованней. На одном из всхолмий, продолжала она, увиделись женщинам и девочке окрестности в форме огромной зелёно-голубой чаши. «Старики говорили, это урочище древнего моря», – ответила на вопрос девочки одна из странниц.

Структурируя какое-либо явление в его отношении к целому, ко всей системе, ко всем определяющим его историческим и иным связям, писатель воссоздаёт художественную многоуровневую модель, отвечая (порой того не сознавая) и на все непонятные тёмные места в повествовании. В частности, откуда в Лерке эта необоримая любовь к морю, а по сути – к отчей земле, точно раковина, вобравшая в себя шум древнего прибоя. А ещё странные, не согласующиеся с реальностью образы. 

В 80-м году мне довелось по работе бывать в тех краях, наслушаться баек о лешаках да всевозможных превращениях. Много чудного в тех краях, по-лафкратовски жутковатого. А может, Саровская земля потому и близка к своей противоположности, что Серафимо-Дивеевский монастырь, учреждённый Богородицей как Её Четвертый удел на земле – один из сакральных центров русского православия? А потому и… «дух лестчий, бесовский противно Христу мудрствует и действия его в нас мятежны, стропотны и исполнены похотью плотскою, похотью очес и гордостью житейскою».

Как часто родина обретается именно вдали от неё или в годины тяжких испытаний, когда излишняя доверчивость, терпеливость и терпимость ко всему происходящему довершают её разрушение. Но на линии окончательного разрыва – это явление получило в журналистике название «этнического парадокса» – вдруг возникает насущная потребность в национальной идентификации себя. Определение критериев и границ общности, то есть всего того, что отличает человека одной традиции от другой. И это становится своеобразной «точкой возврата» и для личности, и для общественного строя, страны. Предотвращением национальной катастрофы.

Одна из причин написания этой повести коренится в растущей волне отвращения, особенно среди молодых, вызываемого управляемым распадом и деградацией России. Противление злу ненасилием оформлено на сегодняшний момент наиболее мягко, интеллигентно, в рамках безупречной законности, непосредственно и феменологически точно, подобно тому как в романе Сартра «Тошнота».

     К 14